«Живое слово промолвлю звучно
И разбегутся глупцы в испуге,
Залезут в норы, забьются в кучу;
Закончат думы, настроят звуки…»
Начать, почему-то, хочется не с момента написания первого рифмованного произведения, а с первого публичного выступления с чтением стихов. 2013 год. В несуществующем ныне анти-кафе Циферблат проходил вечер памяти Маяковского. Я подал заявку и через пару дней пришел на прослушивание. В моём понимании, декламировать стихи Маяка нужно звучно, интонационно убедительно и даже почти громогласно. Что я, по мере сил, и исполнил, и прослушивание прошел успешно. Больше никак к вечеру я не готовился (даже стихи выбрал те, которые уже знал наизусть) и совершенно не волновался, идя на само выступление. А что волноваться? «Если пойду я долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что поэзия со мной», – чувствовалось мне. Я воспринял это выступление как служение искусству и не прогадал. С первого же раза мне удалось почувствовать вкус ЖИВОГО выступления! Ощутить свой собственный голос, магию звучащего поэтического слова, внимание публики, аплодисменты, некий настроенческий энергообмен (воодушевление, совместный настрой на восприятие искусства), чего не бывает в печатном виде. В конце вечера ко мне подходили люди с благодарностями, восторгами и всяческой похвальбой, особенно запомнилась дама почтенного возраста, которая в сердцах сказала: «Спасибо, Сергей! Вы читала это так, как нужно, так, как оно задумано автором». С тех пор я начал следить за подобного рода мероприятиями и относительно регулярно участвовать, и с авторскими чтениями, и с чтением других авторов.
Лужи без воды
«Лужи без воды! В них слёзы, пот и кровь
И, тонны этих луж льются вновь и вновь»
Первые стихотворные сочинения у меня стали писаться под влиянием рок-музыки. До 12 лет я слушал что придется (что было популярно у одноклассников, «актуально», что крутили по телеку). А вот на стыке 12 и 13 лет, в самый переломный подростковый момент я услышал рок-музыку. Мне нравилась в этой музыке энергичность и стремление дойти до предела. Ведь, если в роке злятся – то по полной, если грустят – то до самой безысходности, если веселятся – то на всю катушку, если любят – то до смерти, и т.д… Первые рок-группы, что я слушал были англоязычные, а я английским тогда владел слабо и мало что из слов мог разобрать, но я чувствовал настроение и оно отзывалось внутри чем-то очень знакомым.
Впрочем позже, изучив английский получше, я читал тексты кумиров своей юности (как и свои юношеские опусы), то с ужасом, то со смехом – до того они наивны, просты и безыскусны.
Первые года 3 я не знал никаких законов стихосложения и сочинял на голом энтузиазме. Так что в результатах моих творческих потуг была сплошная лотерея – либо что-то вдруг удачное получится, либо совсем нечитабельное. Дело ещё было в том, что я начинал писать не стихотворения, а тексты песен, будучи уверенным, что я соберу рок-группу, и мы будем давать драйву с этими песнями, и вот, буквально через месяц-другой покорим весь мир.
Высшая арифметика
«Для одной правды – миллион жизней.
Для одной жизни – миллион песен.
Для одной песни – килотонны боли.
Для одной боли – человек тесен»
(Павел Фахртдинов)
Но по мере столкновения с суровой реальностью (в которой ещё нужно учиться играть на чем-то, учится петь, репетировать и всё такое) я начал меньше и реже восторженно грезить о музыкальной славе, больше читать, и поэзию, и прозу. В какой-то момент я начал сравнивать свои стихотворные тексты с классикой и увидел, как говорят в Одессе, две большие разницы. Я вспомнил, что в поэзии есть какие-то законы, регулярные и не очень метры, и начал довольно стремительно изучать теорию. Всё пошло как по маслу. И потом я дивился себе, как же я так долго мог сочинять без знания элементарных правил силлаботоники, разновидностей рифм, стихотворных размеров. Я даже в какой-то момент вывел формулу: «Поэзия – это математика звука».
Ещё один важный момент связан с поэтом (поэтессой, если кому нравятся феменитивы) и моей преподавательницей Евгенией Заславской. В какой-то важный момент моих сомнений на тему «а не свернуть ли это своё стихоплетство» она, не помню дословно как, сказала: «Продолжай. У тебя хороший потенциал». «Не ной поэт, не вой поэт – насвистывай и пой», – процитировал я в ответ. За этот момент, за поддержку и веру в меня (я, между прочим, тоже верю в Заславскую, это у нас секта такая странная, верим друг в друга) – спасибо ей!
Таким образом, моя внутренняя коллизия разрешилась почти как в этих строфах Михаила Щербакова (только с более положительным финалом):
В ту пору часто, закрыв учебник,
я от амбиций моих ущербных
провозглашал решенным вопрос любой.
И заключал, что двойного смысла
иметь не могут слова и числа,
и пребывал отчаянно горд собой.
Но проходила неделя, две ли,
слова смещались куда хотели,
как А и Б, сидевшие на трубе.
И числа вновь обретали сложность.
И сознавал я свою ничтожность,
и изнывал от ненависти к себе...
Случайный мир
«Оккультными мистериями флаг
Виднеется окрест, по всей земле,
А закулисье мирового зла,
Тем временем таится в тайной мгле.
А подле них, живые мертвецы
Стыдливо размножают свою быль…
Не то театр, не то паршивый цирк –
Случайный мир влачит свои мольбы»
С тех пор я начал много где выступать, слушать, что пишут современники и всячески входить в литературную жизнь города. Разумеется, далеко не все литературные вечера были такими, как тот, описанный в начале. Скорее даже тот эпизод был исключением. Потому что на других площадках, как правило, не было, ни прослушиваний, ни других форм отбора авторов и чтецов, ни репетиций. Так что, качество большей части поэтических мероприятий в городе зависело от случая – пригласят ли кого-то достойного, успеет ли хороший автор подать заявку, поставить плюсик и т.д.
Со временем, я начал пресыщаться этой «литературной жизнью», замкнутостью и узостью «поэтической тусовки» и стал просто реже ходить на все эти вечера, потому что всё равно, ничего нового меня там не ждало. А когда приходил – всё больше скучал и общался на сторонние темы с давним другом Костей Белоусом (он даже написал «поэму современнику» про этот тоскливый период). Но всё не могло так просто затихнуть и кончится. Это было классическое затишье перед бурей событий.
И действительно, скоро я знакомлюсь с Сергеем Гуляевым, мы начинаем музыкальное сотворчество, и в то же время, много обсуждаем поэзию, он записывает сборник аудиостихов «Депо Светлячков» и я его музыкально-шумово оформляю.
Позже встречаю на одном из литературников (с которого, чуть не ушел, от той самой унылости и однообразия происходящего) Сашу Щедринского. Мы с ним запускаем поэтическое объединение «Цитадель», проводим несколько литературных вечеров, ведем страницы в соцсетях, публикуем авторов, и прекращаем проект.
Параллельно с этим я участвую в «Театре поэзии», который собрала Настя Карагенова. Играю в нескольких постановках, учусь всякому сценическому мастерству, получаю актерский опыт. Там же знакомлюсь с Надей Глушковой и Викой Дешико, с которыми позднее у нас состоялось совместное выступление в виде трио.
Под занавес
«Во мне творится Вертер, во мне родится Фауст,
Во мне воюет Цезарь и гибнет Урфин Джюс.
И опекают ветры мой черно–белый парус:
Я всё ещё в процессе — я все еще пишусь»
(Константин Арбенин)
Вот такая у меня бесхитростная поэтическая биография – ни тебе громких публикаций в литературных альманахах (ах-ах), ни выпущенных сборников (кроме самопальных, отпечатанных на принтере, для себя, чтоб с них читать на выступлениях). Можно, правда, вспомнить ещё моё участие во всяких конкурсах: победа в 2 из 3 номинаций на «Поэтическом Слэме», выход в финал на «Сфере», две победы на фото-литературном конкурсе «Momento».
Биография, вероятно, не самая яркая, но по своему, бесценная, так как она вся зиждется на выступлениях, то есть, на живом, звучащем поэтическом слове. И наконец, самое главное – она продолжается, ибо я всё ещё пишусь, а значит и биография моя вслед за мной тоже пишется…
Post Scriptum
Сейчас я занимаюсь видео-проектом связанным с поэзией. Уже снято два больших ролика про Сашу Щедринского и Надю Глушкову. Также планирую на своём ютуб-канале публиковать короткие ролики избранных (мною) поэтов с их авторским чтением.